|
|
|
"Узнают по голосу певца,по узору - златокузнеца"
Автор Елена Бакидова
 |
Первая в Дагестане женщина-златокузнец, лауреат многочисленных
республиканских, всесоюзных и зарубежных выставок и конкурсов, заслуженный
художник России, народный художник Грузии и Дагестана, кавалер ордена Чести
Грузии. Уроженка Кубачи, почти всю жизнь прожившая в Тбилиси, Манаба
Магомедова сегодня живет и работает в Махачкале. |
СЕМЬЯ
Родилась она в 1928 году. Отец - Омар Магомедов – зимой уезжал в Тбилиси
работать, как поступали тогда многие кубачинцы, а летом возвращался в родной
аул. В Тбилиси он и уехал после раскулачивания в 30-е годы, а позже за ним
последовала вся семья. Манаба провела в Тбилиси 67 лет – большую часть своей
жизни. При этом ее семья никогда не чувствовала себя оторванной от родины: часто
приезжали погостить родственники, в доме разговаривали на кубачинском языке, «Мы
не чувствовали, что находимся не в Дагестане», - говорит Манаба
Отец умер рано в возрасте 35 лет. В Кубачи он считался очень хорошим мастером.
После него остались инструменты и несколько работ, в том числе серебряный
гравированный портсигар, который он считал слабой работой. «Слабая работа»
покрыта мельчайшим – не каждый так нарисует на бумаге – узором, белым на черном
фоне. Чтобы добиться этого, мастер «выковыривает» резцом не узор, а фон, заливая
его потом чернью, и это считается самым сложным видом гравировки. «Если это
слабая работа, то какими были сильные?» - говорит дочь Манабы, художница Лейла
Изабакарова.
Дядя Манабы, Расул Магомедов, был известен тем, что сделал серебряный письменный
прибор для Николая
II
в честь рождения наследника престола. Царь принял подарок и «отдарился» золотыми
часами. В 30-е годы Расула Магомедова раскулачили и сослали в Сибирь, где он
провел пять лет. Затем его вызвал к себе директор Эрмитажа Иосиф Орбели, который
часто гостил в семье Магомедовых во время экспедиций в Кубачи. Расул хорошо
разбирался в антиквариате, искусно реставрировал старинные вещи. Орбели сделал
его старшим реставратором Эрмитажа, и предвоенные годыРасул Магомедов провел за
восстановлением экспонатов музея. Жил он при Эрмитаже – ему выделили
трехкомнатную квартиру. В 1941 году он забрал к себе племянника – младшего брата
Манабы Магомедовой Ибрагима. Ибрагим закончил в Тбилиси три класса (на память
остались похвальные грамоты), потом его отправили к дяде – учиться. Оба погибли
во время блокады, а жена Расула выжила и вернулась в Тбилиси.
Старший брат Манабы, Александр, «пошел в науку» и стал крупным языковедом. На
самом деле звали его Абдулмажид, но знакомые из Ростова и Тбилиси, не привычные
к длинным дагестанским именами, звали его Сашей – и, получая паспорт, он поменял
имя на Александра. Имя Александра Магомедова было хорошо известно в
лингвистических кругах Европы. По его книгам преподавали в Боннском и
Ольденбургском университетах. Он написал свыше 500 научных работ, в том числе
монографии по кубачинскому, агулькому, табасаранскому и мегебскому языкам. Умер
он в Тбилиси в 2004 году. Работники Боннского университета специально приехали в
Грузию на его похороны и, сокрушаясь, говорили, что с его уходом кавказоведение
много потеряло.
«ЧТО СКАЗАЛ БЫ ТВОЙ ОТЕЦ?..»
Из трех детей Омара Магомедова продолжателем кубачинских традиций стала только
дочь Манаба. «Александр тоже умел гравировать, но не увлекался этим, -
вспоминает она. – А мне это было интересно…». Отец умер рано, и первым учителем
Манабы стал Абдулжалил Ибрагимов – известный мастер, удостоенный Золотой медали
на Парижской выставке 1937 года, участник многих других выставок. Он был близким
другом отца Манабы и в 1938 году приехал навестить ее семью в Тбилиси. После
совместного похода в музей он заметил интерес девочки к ювелирному делу,
нарисовал ей несколько образцов кубачинского орнамента и дал задание: до
следующего возвращения вырезать такие узоры из бумаги. Потом ее учителями были
замечательный знаток Дагестана и дагестанской культуры Рене Шмерлинг, художники
Ладо Гудиашвили, Давид Цициашвили…
Несмотря на разговоры о том, что дело это не женское, Манаба отправилась в
Кубачи, учиться у мастеров созданной к тому времени ювелирной артели. Первая
такая поездка состоялась в 1944 году: у Манабы не было специального пропуска,
нужного в военное время, и в поезде она забралась на верхнюю полку, где
пролежала всю дорогу, боясь шелохнуться, чтобы ее не заметили. Эта поездка
только подогрела ее интерес к кубачинскому искусству, и в дальнейшем она при
первой же возможности старалась выбраться в Кубачи, чтобы учиться ювелироному
мастерству. Известнейший мастер Гаджи Кишев, которому она приносила свои работы
и смотрела, как работает он, время от времени говорил: «Если бы твой отец был
жив, что бы он подумал, что бы он сказал, видя, что ты сидишь здесь среди
мужчин?» То же самое говорила и мать, но Манабу эти слова не остановили.
Добиться признания оказалось непросто. Замыкаться в рамках традиционного
ювелирного искусства Грузии или Дагестана Манаба, выросшая на стыке двух
культур, не собиралась. Пыталась найти что-то свое, изменить привычный узор,
украсить традиционное изделие новым орнаментом…
- Повторять не трудно, - говорит она сейчас. – А вот придумать что-то свое очень
сложно… Расул Алиханов и Гаджибахмуд Магомедов (известные кубачинские мастера. –
«НД») создавали свои орнаменты, а сейчас большинство в основном повторяет
старое…
Несмотря на то, что ее ранние работы ближе всего к кубачинским образцам, они не
похожи на «общепринятые» изделия большинства художников, и на первых порах их не
понимали, не принимали и не выставляли ни в Махачкале, ни в Тбилиси. И в
Дагестане, и в Грузии повторяли: «Это не наш орнамент».
- Но ведь нет ни одного «чистого» орнамента, - говорит Манаба. – Основы любого
орнамента можно найти в по всему миру… Я тоже сделала несколько работ в
традиционном стиле, чтобы показать, что я могу так работать, а дальше работала
по-своему… Если бы я жила в Кубачи, то, наверное, работала бы в том же ключе,
что и мои земляки, но, оказавшись в Грузии, я не могла не использовать все
возможности, которые давали мне обе культуры.
-Когда закончишь одну работу, сразу принимаешься за другую, потому что никогда
не получается сделать все так, как хочется. Снова надо искать новое…. Это очень
сложно, но интересно…
Кроме регулярных поездок в Кубачи, была учеба в Тбилисской Академии художеств,
были поездки в Москву – на курсы граверов по металлу и на общую стажировку в
Высшее художественно-промышленное училище, завязались контакты со специалистами
Эрмитажа. Профессора «строгановки» (ныне – высшее художественно-промышленное
училище) Федора Мишукова, заведующую отделом Востока Эрмитажа Камилу Тревер,
сотрудника Музея этнографии Евгению Студеницкую - Манаба также считает своими
учителями. Свою жизнь в то время она называет очень трудной и очень интересной и
добавляет: «Мне повезло, что я много общалась с московскими и ленинградскими
художниками и искусствоведами».
О ГРУЗИИ
У Манабы был свой круг общения и в Грузии, об этих людях она вспоминает с
любовью, листая альбомы и показывая работы своих друзей.
Ладо Гудиашвили – известнейший грузинский художник, альбомы с репродукциями
которого печатались во многих странах мира. Ректор Тбилисской Академии
художеств, в 40-е годы он расписал алтарь церкви и немедленно попал в немилость
– был снят с ректорства и объявлен «Гитлером в искусстве». Пробыл в опале десять
лет – за это время он создал серию графических работ, среди которых – два
«автопортрета»: «За разгадкой тайны красоты» (толпа звероподобных существ
рассматривает и ощупывает тело мертвой молодой женщины) и «Выворачивание мозгов»
(те же звероподобные существа выкалывают художнику глаза, вырывают язык,
затыкают уши…). Из опалы его вернули только благодаря визиту американских
друзей, которые, прибыв в Союз художников, потребовали показать им мастерскую
Ладо Гудиашвили. Гудиашвили поспешно «реабилитировали» и сделали Героем
социалистического труда.
- К нему я ходила запросто, - вспоминает Манаба. – Такие люди умеют заметить
талантливую молодежь и собрать ее возле себя.
Давид Какабадзе – еще один художник. «Такого человека не было и нет, наверное,
нигде в мире», - говорит Манаба. Биолог по образованию, он какое-то время
работал археологом, был замечательным искусствоведом и еще в 20-е годы говорил о
изменениях, которые ждут искусство в начале третьего тысячелетия. Уникальна его
книга, где он собрал, описал и классифицировал грузинские орнаменты. Уникально
изобретение принципа стереокино в послевоенные годы (Для тех, кто не знает –
этот принцип начали использовать только сейчас, когда с помощью специальной
оптики зритель оказывается в трехмерном пространстве фильма. – «НД»). Он работал
в Париже, дружил с Модильяни.
Елена Ахвледиани – грузинская художница, в 60-е годы собравшая в Тбилиси группу
женщин- художниц. Манаба Магомедова была в нем единственным «прикладником».
Вместе они ездили на пленеры по Грузии, а в свободное время Елена Ахвледиани
бродила с ними по улочкам старого Тбилиси, рисуя замечательные уголки города,
которых сегодня уже нет. В доме Ахвледиани постоянно проходили музыкальные и
поэтические вечера, выставки художников. Частыми гостями были Святослав Рихтер,
Евгений Евтушенко, Бела Ахмадулина, с которыми хозяйку связывала большая дружба.
Многим из учителей она потом посвятит свои работы: блюдо «Мир художника» -
памяти Давида Какабадзе, блюдо «Художник и природа» - памяти Елены Ахвледиани,
памяти Ладо Гудиашвили – блюдо «Жизнь художника»…
- Я была счастлива общаться с ними, - говорит Манаба и кивает на дочь. - В Союзе
художников Грузии состояло две тысячи человек, поэтому очень трудно было
пробиться, выставить свои работы.
- Один из членов комиссии Союза художников Грузии однажды предложил мне поменять
фамилию, - рассказывает она. – Он говорил: «Манаба, ты же не уедешь из Тбилиси,
а Магомедова – это не грузинская фамилия». А я отказалась, потому что настоящая
моя фамилия звучит по-другому. В Кубачи принято называть человека по его роду.
Меня называют Манаба Чиквямаммакьалла, по-русски такое невозможно правильно
записать и выговорить. Фамилию Магомедова образовали от имени деда, чтобы
вписать в документы – так не менять же ее еще раз…
В ТВОРЧЕСТВЕ
После окончания Академии художеств в 1959 году она остается преподавать в ней. В
1954 году впервые участвует в выставке-конкурсе в Тбилиси и получает премию. С
этого момента ее участие в республиканских, всесоюзных и зарубежных выставках
становится регулярным. Работала она постоянно. Рассказывает дочь Лейла: «На
одном из симпозиумов эмальеров в Литве работали художники: кто-то ложился после
трех ночи, кто-то поднимался в пять утра. И «совы», и «жаворонки» неизменно
заставали маму за работой».
Эмалью она занялась в 50-е годы, после того, как некоторое время работала
реставратором в тбилисском музее, восстанавливая именно эмалевые работы. А
толчком к освоению новой техники послужило знакомство с древнейшим памятником
грузинской культуры – Хахульским триптихом. Триптих сделан из чистого
вычеканенного золота со вставками из перегородчатой эмали. Эмалевых миниатюр на
нем более 100, и датируют их
VII-XIII
веками. Первой работой стал портрет Шота Руставели – на его создание Манабу
вдохновил фресковый портрет грузинского поэта (позже, в 1966 году он представит
свои работы на выставку, посвященную его 800-летию). Сейчас этот портрет
хранится в Государственном историческом музее в Москве. Затем последовали
портреты царицы Тамар, Шамиля, Пушкина, Льва Толстого, Альбрехта Дюрера, Важа
Пшавелы… Потом этой техникой увлекались многие, но Манаба была среди пионеров.
В 1968 году Манаба Магомедова отдельной экспозицией выставляет свои работы в
Чехословакии, в Яблонце-над-Нисоу, на Международном симпозиуме ювелиров.
Остальные участники симпозиума работали в основном в современном ключе, и Манаба
оказалась единственной, кто продемонстрировал связь современных веяний с
древними традициями ювелирного мастерства. «Меня поразило, - рассказывает она, -
что там можно было спокойно оставить чемоданчик со своими работами в открытом
автомобиле, а вернувшись, найти его на месте…»
Тогда модно было делать «анатомические» украшения в виде, допустим, пальца или
носа. Итальянский мастер, приехавший на симпозиум, показал Манабе брошь, где
были изображены ягодицы, и спросил: «Вы смогли бы такое носить?» Манаба
приколола брошь и ходила с ней весь симпозиум. Впрочем, изображение все равно
было похоже на яблоко, если не присматриваться… Сейчас брошь хранится у нее
дома.
В день, когда Манаба должна была возвращаться домой, советские войска вошли в
Чехословакию. Все участники симпозиума из европейских стран вернулись на родину,
а Манаба уехала в Прагу, откуда должна была вылететь в Москву, остановилась в
мастерской знакомого художника.
- Вечером, - рассказывает она, - мы веселились, пили, говорили тосты: «Вива
Грузия! Вива Союз!» А утром обнаружилось, что на площади советские танки, и
сосед, который вчера пил и поддерживал тосты за Союз, даже не поздоровался со
мной.
В мастерской ее нашла организатор симпозиума Вера Вокачева и увела к себе,
предупредив не разговаривать на улице по-русски. Два дня Манаба провела у нее.
Вера регуляно звонила в советское посольство, говорила, что у нее дома находится
гражданка СССР. Посольство отвечало: «Нам сейчас не до этого». На третий день,
впрочем, ею заинтересовались и велели прийти на вокзал. На вокзале она провела
еще два дня, потому что сесть в приходящие поезда было невозможно – на перроне
шла перестрелка. На третий день удалось наконец войти в вагон, но уже на
территории СССР ее задержали пограничники: «У вас билет на самолет, а не на
поезд. Освободите место в вагоне». Манаба наотрез отказалась уходить – она уже
три дня не ела, денег не было ни копейки. Дело уладил начальник поезда,
убедивший солдат оставить пассажирку в поезде.
- Когда я пришла в Союз художников, все удивились: Манаба, ты жива? Дома тоже
думали, что меня уже нет…
В 70-е годы одна за другой проходили ее выставки в Тбилиси, Москве, Чехии,
Канаде, Бирме, Алжире, Латвии…
В 1981 году Манаба Магомедова вместе с мужем – Кадыром Изабакаровым – делала
шашку в подарок Брежневу. В воскресенье ее вызвал секретарь ЦК КПСС Грузии и
сообщил, что через неделю в Тбилиси приедет Брежнев на прадзник 60-летия
советской власти в Грузии, надо успеть сделать ему в подарок шашку – клинок уже
есть, нужны ножны. Шашек еще никто и никогда не делал за неделю, и Манаба
попробовала объяснить, что это невозможно, но партия ответила: «Надо». Чтобы
успеть, в воскресенье специально открыли заводы, сделали форму для ножен. Манаба
с мужем работали днем и ночью, а работу каждый день контролировали представители
ЦК. Шашку едва успели передать Брежневу – вручили в самый последний момент возле
трапа отлетающего в Москву самолета.
ВНЕ РАБОТЫ
О своей собственной семье она говорит так:
- Была прекрасная семья, дружная… Мы с мужем уступали друг другу, никогда не
заходило споров о финансовых вопросах. Жили экономно, но на жизнь хватало.
Муж Манабы – Кадыр Изабакаров - был для нее не только спутником жизни. Они, два
кубачинца, много работали вместе. Все крупные вещи они делали вместе. И часто
спорили, когда расходились мнения, как лучше сделать. Это был единственный
повод, по которому вообще возникали разногласия.
Работа отнимала все время, и хозяйство вела мать Манабы. Когда сама Манаба
пыталась что-то приготовить, у нее это получалось плохо: она не отрывалась от
работы и поэтому совершенно не замечала, что происходит на кухне. Хотя при
желании она готовит прекрасно, но говорит: «Мне жаль на это времени». Муж мог
прийти в задымленную подгоревшим обедом квартиру и обнаружить ничего не
подозревающую жену на балконе за верстаком. Он шутил: «Манаба приготовила обед.
Я отдал его дворовым кошкам – они все сбежали…»
Жили и работали супруги в Грузии. Кадыр Изабакаров тоже окончил Академию
художеств, их семью очень любили грузинские художники. Имена обоих внесены в
книгу «Кто есть кто», изданную грузинским Союзом художнико. Кстати, Манабе там
посвящено две страницы – больше, чем кому бы то ни было из «прикладников».
Но пять лет назад дочери, давно жившие в Дагестане, настояли на переезде в
Махачкалу – у обеих здесь были семьи, а оставлять родителей в Грузии не
хотелось. Сначала переезжать не хотели ни Манаба, ни Кадыр, хотя в Дагестан
ездили и даже вместе сделали люстры для Русского драматического театра. В
Махачкале Кадыр освоился быстрее, радовался встречам с родственниками, возился с
внуками. А Манаба так и не привыкла: атмосфера для творчества в Тбилиси была
более подходящая, а общение с родными не могло заменить ей работу.
Уже в Махачкале они с мужем продолжали работать вместе, в частности, сделали
несколько декоративных люстр для фойе нового здания Кумыкского театра - на одно
это ушло два года, выполняли и другие заказы. Два года назад его не стало…
ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС
Манаба говорит, что в сегодняшней молодежи нет того усердия, с каким работали
мастера ее поколения:
- Когда я еще не умела точить резец, а это очень сложное дело, я за два
километра ходила по Тбилиси к тому, кто мог его поточить. Иногда ходила по два
раза в день. Сейчас не так…
Зато саму молодежь она не ругает. Говорит, конечно, что современные нравы уже не
те и что скоро, судя по всему, уже будет не нужна семья как таковая…
- Молодежь сейчас немного эгоистична. Мы иначе относились к своей семье. Они не
думают о родителях так, как думали мы. Но они тоже не виноваты. К ним сейчас
предъявляют больше требований, чем предъявляли в свое время к нам. Время сейчас
такое, какого не должно было бы быть. Сохраняются традиции, дух которых уже
утрачен. В Грузии из республик бывшего Союза сейчас самая тяжелая жизнь, но там
этот дух сохранился. Государство пытается его отнять, а люди не хотят, они
бунтуют… Здесь же я видела мало людей, которые попытались бы поднять именно дух.
При коммунистах все было иначе. Мы были раскулачены, но мама всегда говорила
мне: «Манаба, не ругай коммунистов! Это хорошее государство, в нем нет нищих». А
сейчас нищие есть. Все меряются кошельками…
Манаба непременно посещает выставки дагестанских художников и говорит, что для
такого короткого периода существования живописи в республике дела идут очень
хорошо. Всегда можно из выставленных картин найти 10-15 сильных, а это уже
хороший уровень.
- Видно, что очень стараются, - говорит она. – Есть даже работы, возле которых
хочется не только остановиться и смотреть, но и возвращаться к ним еще…
***
Сейчас она продолжает работать. Работает для себя, по-прежнему ищет новое. Не
забывает о современности. Одна из ее работ, висящая дома – объединяет крест,
полумесяц и шестиконечную звезду.
Взгляд Манабы на
религию уже понятен: она не понимает религиозных разногласий, а тем более войн.
И считает, что если бы все религии объединились в одну, жить стало бы намного
лучше.
Кроме работы с металлом, у нее есть еще маленькое увлечение: она любит смешивать
крепкие напитки в один, который называет «мое деяние». Дочь и зять, равно как и
большинство гостей, «деяния» не понимают, но я могу засвидетельствовать: вкусно.
Очень. И подходит для произнесения любимого тоста Манабы:
- Когда я поднимаю бокал, я говорю: пусть в Дагестане будет духовность. Пусть
Дагестан всегда будет силен духом.
