Айрис

Настанет день - исчезну я, А в этой комнате пустой Все то же будет: стол, скамья Да образ, древний  и простой.     И так же будет залетать Цветная бабочка в шелку, Порхать, шуршать и трепетать По голубому потолку   И так же будет неба дно Смотреть в открытое окно и море ровной синевой манить в простор пустынный свой                                    И.Бунин.

Носок кожаного ботиночка стоит на стыке между камнями. Легко сказать стык – нож не пролезет, букашка не проползет. Но стоять почему-то удивительно удобно. Другая нога становится чуть выше по отвесной стене. Раскрытые ладошки прижимаются к шершавому белому камню. Сильно прижимаются. Пальцы словно прорастают в стену невидимыми корешками. Можно немного подтянуться - и вот уже правая нога отрывается от земли и находит себе новое гнездо на отвесной и почти гладкой стене башни. Теперь левая рука прижимается к стене чуть выше… оказывается, лезть наверх удивительно легко. Влажный приморский ветерок шевелит волосы, треплет широкие, как у взрослого, рукава шелковой рубашки. И почему взрослые думают, что сюда нельзя залезть? Вон окошки, а вот и крыша – самая высокая в городе! Чуть-чуть подтянешься, и можно уютно умоститься на серебристой черепице.
Внизу – город, башни, улицы, крыши и деревья. А дальше впереди поднимается отвесный склон. Кое-где он зеленый от кустарника, а местами – каменный, золотисто-белый. Если повернуться от горы влево, то, сощурившись от яркого света, можно увидеть на горизонте резной силуэт другого, далекого города. А справа у горизонта видна жемчужно-серая полоска моря. На берегу разбросаны белые каменные блоки, суетятся строители, глазеют зеваки, стоят разноцветные шатры. Все маленькие, будто игрушечные. А ближе – дорога, лес, дорога и снова родной город, башни, улицы, крыши и деревья. Если глянуть прямо вниз – видна даже мозаика плит двора. Здорово!
От холодного, почти горного воздуха кружится голова, немного пахнет морем, кричат птицы. И вот уже гладкая ткань соскальзывает с блестящей черепицы, руки не успевают схватиться за край крыши. Лететь совсем не страшно. Но внизу – каменные плиты. Они медленно становятся все больше и больше. В голове только одна нелепая мысль: «Что же скажет папа?» Край одежды уже касается земли. Зубы с хрустом сжимаются, будто они могут предотвратить что-то страшное…
- Ма-ма-а-а-а! – малыш с криком сел на кровати.
Привычный серебристый свет заливал знакомую комнату. В большом доме было тихо. Только плечи предательски вздрагивали от пережитого ужаса. Сейчас бы уткнуться в теплое мамино плечо под тонкой гладкой тканью ночной рубашки. Чтобы поверить, что это действительно был сон. Такой настоящий, такой страшный, но все-таки сон.
- Ма-ма-а! – никто не отозвался. Значит, придется бежать самому.
Босые ноги зашлепали по теплым каменным плитам. Вот она, большая деревянная дверь. На носочки, дотянуться до ручки, на себя… В спальне родителей оказалось пусто. Помимо воли мальчишка громко всхлипнул.
Затейливо вышитое покрывало спокойно лежало на высокой кровати – гладкое и не потревоженное. Папа, наверное, на стройке. А мама, несмотря на поздний час – в мастерской. Всхлипывая вслух, малыш побежал по пустому коридору, по ступенькам, налево…
Дверь в мамину мастерскую была открыта. Начатый гобелен зачем-то срезан со станка и валяется на полу со спутанными хвостами не доплетенных нитей. Там же лежат несколько разноцветных клубков. Рассыпаны по полу нарядные каменные пряслица. И никого! Что-то случилось? Если мама с папой куда-то едут, меня же всегда берут с собой!
- Мама! Мамочка! Папа! Где вы?

Детские слезы катятся градом. Кухня, прихожая, гостиная, папина мастерская, кабинет, кладовая… Никого! Меня бросили? В пустом доме стало вдруг страшно, одиноко и почему-то зябко. Неужели это продолжается сон? Мальчишка стрелой вылетел на пустынную ночную улицу, втянув голову в плечи и размазывая кулаком слезы по красному от рева лицу.
- Финвион! Ты плачешь? Что случилось? – это соседка, тетя Тиндэ, Лильина мама.
- Где моя мама? – от расстройства все слова путаются во рту, как у маленького.
- Ну ты прямо как моя Лильтиэн. Мама на мгновенье отошла, а они уже в слезы. Ну скажи, куда же твоя мама может деться? Мамы никуда не деваются! Подожди, вернется твоя мама! - Тиндэ взяла мальчика на руки, заботливо прижимая детскую головку к своей груди, - Ох, и тяжелый же ты вырос! Твои мама и папа уехали в Лориэн, в Сады Целителей, по срочному делу. К обеду вернутся.
- Они так сказали? Правда ,вернутся?
- Не вопрос! Они просто тебя не стали будить. Меня попросили за тобой последить, да я не ожидала, что ты так быстро проснешься.
Тетя Тиндэ, конечно, совсем не мама. Но от ее лучезарного спокойствия плечи перестают дрожать. Маленькому Финвиону становится уютно, тепло и немного стыдно за свое не совсем достойное поведение. Законный вопрос, зачем это родителям среди ночи понадобился вдруг какой-то непонятный (целительный, что ли?) сад, как-то не приходит в голову. Сказано – к обеду, значит – к обеду.
- Э, да ты сонный, королевич! Пошли-ка, уложу тебя в кроватку. Одеяльцем укрою. Одеяльце мама ткала, под ним заснешь сладенько…
Соседкино воркование убаюкивает. Ведь она к тому же еще мамина подруга, тетя Тиндэ. Уж она-то знает, наверное, всю правду про взрослые причуды. Глаза Финвиона закрываются сами.
Папа вернулся рано утром. Со странным, чужим лицом и один. Малыш выбежал навстречу из соседкиного дома вместе с соседской дочкой. На ходу дожевывая  печенье – совсем другое, чем у мамы, но тоже вкусное. Взрослые – тетя Тиндэ и дядя Румил– стояли на пороге. Финвион обнял отцовские колени, прижался щекой. В отличие от ночных воплей вперемешку со слезами, вопрос прозвучал четко и ровно:
- Папа, а где мама?
- Мама немного побудет в Лориэне, сынок. Она очень устала. Ей нужно отдохнуть. Так сказала целительница Эстэ.
- Она очень устала. Ей нужно отдохнуть, - механически повторил Финвион, пробуя на вкус незнакомые слова. – Ей нужно отдохнуть.
- Ей нужно отдохнуть, - грустно повторил Финвэ. – Пойдем в дом.

...Есть вещи, в которые очень не хочется верить. Есть вещи, настолько чуждые твоей душе и миру, что искрится вокруг, настолько чуждые твоему дому и твоим делам… что проще думать, что этих вещей нет. Нет и никогда не было. Но легко не верить, если можешь забыть. Если дела каждого нового дня затмевают то, что не укладывается в твоей голове. А каково не верить, если ты муж?  Если сверкают в золотисто-серебряных лучах капельки росы, растут деревья, птицы поют за окном, а ее нет. Если вокруг кипит работа, слагаются песни и рождаются дети, а ее нет. И сейчас, и вечером, и завтра. Ты проснешься поутру – а ее нет. Войдешь со двора домой – а ее нет. Вернешься из дальнего путешествия – а ее нет. Нет. Всегда нет. И все равно не можешь поверить. Не хочешь поверить. Должен поверить – чтобы жить дальше. Иначе – только лечь рядышком под той же серебристой ивой. Закрыть глаза и забыть все – чтобы больше не болело. Но это она смогла. А тебе нельзя. У тебя есть сын.  У тебя есть твой народ, государь. Живи, каждый день, зная и не веря. Живи! Ты должен. Живи…

Стайка детей возится в траве.
- А отчего устают?
- Не знаю. Может, если долго бежать…
- А моя мама тоже пряталась от меня. А потом у нас братик появился!
- И у меня сестричка родилась. Но мама никуда не уезжала. Наоборот, папа меня в гости отвез – аж в Валимар, на Деревья смотреть! На целых два дня! Там у него друг живет. Возвращаюсь – а у меня сестричка. Маленькая, ничего не говорит даже.
- А моя мама всегда говорит – не надо столько камешков в ладошке носить, а то пальчики устанут.
- А моя мама…
- А моя…
- А моя…
- Финвион, ты куда?
- Финвион, вернись!
- Тебе папа велел – далеко не ходить. Он вернется из Гавани, где тебя искать будет?
- Финвион!
- Я тут посижу. Буду камешки складывать. Я грустный. Как мама.
- Ну даешь! А как это – грустный? Можно с тобой?
- И я хочу!
- И я!
- И я тоже камешки складывать!
Стук копыт увлеченные дети услыхали не сразу. Два всадника подъехали к саду для игр почти вплотную и принялись переговариваться.
- Ну вот, а вы все как сговорились – езжай домой да езжай домой. Считай, прогнали меня с пристани, да ты еще и охранять взялся, чтоб не сбежал. А посмотри – малыш-то, как и я, в работе утешение ищет. Вон какую башнищу из камушков выстроил. Эй, Финвион-искусник! Поехали настоящую пристань строить! Иди к лошади, подсажу.
- Государь, но ведь там же…– отозвался второй всадник.
- Да что ты. Камни таскать он, конечно, мал еще, да и в резчики силой пока не вышел. А если у разметчиков под ногами покрутится – вреда не будет. А шлифовальщикам мальчишка и помочь может: там сила не нужна, только терпение. Раз такую башню построил, значит – упертый. Шлифовка таких любит.
Сильные отцовские руки подхватили “искусника Финвиона”, и вот уже несутся мимо дома и удивленные лица соседок, а ветер дует в лицо. “Папа сказал, что я упертый! – думает малыш, – Я как большой, я смогу! Мама узнает, обрадуется и проснется”. Как спящая мама узнает о его успехах – он не думал. Она раньше всегда просыпалась, когда он хотел ей что-то сказать.

Вечер. На веранде отцовского дома сидят взрослые. Ужинают и разговаривают. У них опять взрослые дела? Поколебавшись, Финвион садится на колени к отцу.
- Что, малыш, не спится? – отцовские объятия, конечно, это не мамины. Но на теплых отцовских коленях, под мерный взрослый разговор уснуть куда проще, чем в пустой комнате.Уже слипаются глаза, оттаивает тело… О! Только есть один вопрос.
- Папа, а почему детки не знают, как это – грустный? У них разве мамы не бывают грустными? Когда мама была грустная, я всегда делал что-то красивое или смешное, и она потом была веселая. А сейчас я сам грустный.
Взрослые почему-то замолчали. Лицо отца мгновенно стало каким-то вытянувшимся… а руки словно задеревенели. Чего они молчат? Я что-то не так сказал? Мне нельзя быть грустным?
- Тебе нельзя! – находится Тиндэ, - мама отдала тебе свое веселье.
- И поэтому она стала совсем грустная? И спит? А у других почему и дети веселые и мамы у них веселые? У них веселья на всех хватает? А у нас мало? Давай я свое веселье назад маме отдам. Лучше я грустный буду, чем без мамы.
Молчат взрослые. Нет, папа не молчит.
- Хоть ты не бросай меня, сынок. Я не отпущу тебя в Лориэн. Пошли лучше посмотрим, как в новом витраже свет смешивается. А потом я тебе сказку расскажу. Мамину.
Наверное, так надо. Папа прав. Идем.

Нет! - брови сдвинуты, нога топает об пол, - мама не так все делает!
- Пламень ярый, уж точно, - шепчет тетя Линиэль. Мы все помогаем, чем можем, нужна ребенку женская рука. Но без матери такому малышу не дело, ох, не дело. Скорей бы она выздоравливала. - Так как твоя мама завязывает? Покажи!
За несколько недель без мамы Финвион узнал много удивительных вещей. Оказывается, тетя Луинэль наливает кашу в неглубокую тарелку, тетя Тиндэ не понимает, к каким штанам какая рубашка подходит, тетя Силиндэ ставит сандалики не туда… А главное, он и сам начал забывать, что и как мама делала. Он не может объяснить всем тетям, как надо. Вот и сейчас - шнурки путаются, то, что мама делала в один миг - не хотят делать непослушные маленькие пальцы.  А папа говорит - искусник. И на пристани хвалили…
- Давай, дружок, наденем с тобой другую рубашку. Которая не так сложно завязывается. А эту с мамой надевать станете.
Папа опять сегодня  в Лориэн поехал. Может, на этот раз с мамой вернется?

Папа не вернулся с мамой ни в этот раз, ни в следующий. И в один из дней он взял Финвиона с собой.  По дороге мальчишка почти не вертел головой, сосредоточено ожидая, что с мамой можно будет поговорить. Так сказал папа - поговоришь с ней, может, она услышит.
Наконец-то приехали! Отец спешился, снял с седла Финвиона и они пешком пошли по присыпаной мелкими белыми камушками дорожке сада. Немногочисленные прохожие вежливо и почему-то очень тихо здоровались с ними. Улыбчивая незнакомая тетя ласково погладила Финвиона по головке. "Все пройдет, - участливо сказала она. - Не печалься" Почему-то сразу поверилось. Конечно, все пройдет, все обязательно пройдет. Мама обязательно проснется и они побегут по этой дорожке домой. Держась за руки. Обязательно. 
Лодка перевезла их с отцом на остров. Под деревом, спустившим плакучие серебристые ветви почти до земли, на мягком мхе, среди цветов, безмятежным сном спала... Финвион не сразу узнал маму  - ее лицо отчего-то показалось чужим и незнакомым. Неужели она так изменилась? Или... он забыл? Несмело подойдя, мальчик осторожно взял маму за руку. Рука была прохладной и странно тяжелой.
- Мама… - позвал он. Все заготовленные слова вдруг потерялись, и Финвион неловко прижался щекой к чужой, словно неживой руке. Он не слышал, о чем разговаривали взрослые, только почувствовал, как встревожился и напрягся отец.
- Ее фэа в Мандосе? - Финвион не знал значения этих слов, только вдруг ему в этом красивом и светлом месте стало зябко и одиноко, как тогда, в пустом доме, и он подошел ближе к отцу. 
А потом они стояли возле спящей с одинаковым выражением на лицах - взрослый мужчина, прошагавший пол-Средиземья во главе своего народа и маленький мальчик, едва выше папиного колена. "Как же я?" - спрашивали их лица. "Что же мне делать теперь? Как же я?" - кричали глаза и губы, складки рта и бессильно опущенные руки. "Она больше не думает обо мне. Я ей не нужен. Как же я?" - обреченно шептали поднятые брови и опущенные плечи. "Как же я, как же я, как же мне теперь, куда же мне теперь", - стучало сердце мужчины и сердце маленького мальчика. А сердце мамы не стучало ничего. Как же они? Нужны ли они ей? Любит ли она их? Любила ли? Не было ответа. Только равнодушно шелестели ветви серебристой ивы. "Все пройдет, все пройдет…" - чудилось в этом шелесте малышу. Неужели правда все пройдет? И совсем ничего не останется. Была мама - нет мамы. Все пройдет - и ничего не будет. Совсем ничего. Страшно! Финвион уткнулся носом в отцовский плащ. Финвэ взял сына на руки.
- Мамы здесь нет. Пойдем домой.